Администрация сайта благодарит Елену Петровну Таскину за предоставленную возможность опубликовать её воспоминания о Сев. Корее конца 40-х годов прошлого века.

 

Елена Таскина. Дорогами русского зарубежья. - М.: Издательство МБА, 2007. - 232 с.

 

“Неправославная страна Корея Тепла была к нам и добра...”

                                                                                                               Леонид Федоров

Когда в отделении Акц.О-ва И.Я.Чурин и Ко. в Пхеньяне открылась устраивавшая меня вакансия секретаря отделения, я решилась. Родной Харбин уже не мог удержать - так хотелось перемен!

Тогда мне, двадцатилетней, не дано было понять весь ужас и тревогу мамы от перспективы моего отъезда в чужую незнакомую страну, да еще в такое нестабильное время. И не в ближайший город куда-нибудь собралась девочка, а в Северную Корею! Только позже, став сама матерью, я смогла представить и понять, сколько волнений пришлось пережить моей маме, с которой мы до этого никогда надолго не расставались... А может быть, предчувствовала' она что-нибудь? Ведь над этой страной уже сгущались грозовые, хотя и невидимые нам тучи.

А что я сама знала о Корее? Знала лишь, что страна после разгрома милитаристской Японии была разделена на две части по 38-й параллели - Северную и Южную, соответственно с влиянием в одной части Советского Союза, а в другой - США. Столица Северной Кореи - Пхеньян, Южной - Сеул... Новая ситуация - и только!

Итак, несмотря на все уговоры, я оставалась непреклонной. После оформления документов (в т.ч. и направления от Главной конторы “Чурина”), я ранним ноябрьским утром 1948 года, с помощью одного из сотрудников Торгового отдела, знавшего “всё и вся”, села в поезд, направлявшийся на восток, до Муданьцзяна. Там я должна была пересесть в поезд на Тумынь и пересечь границу Китай - Корея... Но еще в Главной конторе меня предупредили в последний момент: на корейской стороне, в Нанмяне действует десятидневный карантин (по какому случаю - неизвестно!). Условия там далеко не комфортабельные - проживание в бараке со всеми вытекающими отсюда последствиями. Правда, сказали, что на границе в Тумыне работает представитель Советского Торгпредства. Может быть, поспособствует сотруднице “Чурина” как-нибудь под предлогом “срочной” командировки?

Итак, я - в поезде. Еду по восточной линии КВЖД (теперь она называется КЧЖД, что всё ещё звучит непривычно). Мелькают одна за другой станции - все знакомые места, где во времена школьных экскурсий собирали ранней весной багульник, летом — желтые и красные саранки, синие ирисы.

Первая крупная станция от Харбина - Ашихэ, дачная местность, но и промышленный район. Здесь крупный сахарный завод.

Далее - Эрцепцзянцзы - станция среди лесистых сопок. Когда-то в детстве бывала здесь с мамой летом. Помню по фотографиям красивый курзал, кажется, построенный во времена энергичного управляющего КВЖД Б.В.Остроумова и давно уже сгоревший. От этой станции дорога пролегает по гористой местности. Местами поезд идет над кручей.

Скоро Имяньпо. Параллельно полотну дороги бежит небольшая, но быстрая речка Майхэ. Вспоминаю, как летом 1943 года здесь был наш студенческий лагерь Колледжа ХСМЛ.

И вот - Ханьдаохэцзы, “маньчжурская Швейцария”, -красивейшие места, когда-то пленившие писателя-натуралиста Н.А.Байкова. Сопки, поросшие хвойными деревьями, в те ноябрьские дни уже были присыпаны снегом.

Все живо стоит перед глазами. Этих мест я больше не увижу, так как при отъезде в Союз дорога пройдет по другой ветке - западной, через станцию Маньчжурия.

... От Муданьцзяна до Тумыня ехала в вагоне без спальных мест,- как в наших отечественных электричках. Пассажиров много - всё это местное население. Китайцы одеты тепло - в ватных куртках и штанах. К вечеру становится нестерпимо душно, и так хочется свежего воздуха!

Выхожу на площадку. Никого нет. Открываю дверь из тамбура и (о, легкомыслие!) сажусь на ступеньку, держась за поручни, и так остываю минут 5-10.

В Тумыне, пограничном китайском городке, куда поезд прибыл рано утром, меня ждет неприятность: на двери помещения, где обитает представитель Торгпредства (который “должен” мне помочь!), висит замок. Такой здоровый амбарный замок! Сказали: уехал в Пхеньян.

Озабоченная, иду в китайскую харчевню поесть и выпить горячего чая. Несколько русских, которые там тоже подкреплялись (что они там делали в этом пограничном городишке?), дают советы, как обойти этот ужасный карантин.

Не помню точно, как я провела день в этом неприглядном месте, но с таким знакомым китайским бытом, запахами, криками возниц, толпившихся у вокзала. Арбы, китайские повозки - мачэ, грузовики... Таким запомнился пограничный Тумынь, город - перевалочный пункт, оживленный в те годы, благодаря своему географическому положению.

... Наступает вечер - удобное время, как сказали, для перехода границы. С темнотой иду к пограничному пункту у моста реки Туманцзян. Китайские пограничники проверяют документы - все в порядке. Правда, чуть удивленно смотрят на девушку с чемоданом в руках, так поздно переходящую границу.

Туманцзяи (кор.Туманган) - небольшая река, но все же по мосту надо пройти приличное расстояние — метров 200. Подхожу, наконец, к корейским пограничникам. У них еще опыта мало, так как они совсем недавно сменили советскую военную погранзаставу. Поверхностная проверка документов. Показывают, куда идти дальше. В наступающей темноте и тумане с реки вдали все же видно освещенное здание. Я делаю вид, что направляюсь туда, а, на самом деле, мне надо, как подсказали в Тумыне, - направо по тропинке вниз, в город, где я должна до отхода утреннего поезда на Пхеньян переночевать в гостинице... Понимаю, что это — риск! Но и - приключение тоже!

Все удается, хотя сердце замирает от волнения и тревоги. Ведь я нарушаю правила, пользуясь некоторой послевоенной неразберихой.

Вот и маленькая гостиница. Типичный японский интерьер - татами, седзи (раздвижные двери). Плачу свои корейские воны за ночлег (запаслась корейской валютой еще в Харбине). Очень помогает знание разговорного японского языка - в Корее им владели тогда все жители, и это выручало не раз за все время моего пребывания в этой стране.

Меня любезно устраивают в маленькой комнате, которую тут же огородили с помощью раздвижных стен и дверей. На полу татами, никакой мебели в моем “номере” нет. Все по-японски. Фактически, это — каморка, но я счастлива: тепло и сухо, можно спокойно перебиться до утра.

Очень боюсь проспать после утомительной дороги, все время просыпаюсь и смотрю на часы.

Как и советовали, утром появляюсь на перроне вокзала в последнюю минуту. Покупаю билет под удивленными взорами невеселых попутчиков, пересидевших в карантине. (Если память не изменяет, это была группа служащих, ехавших для работы в “Интуристе”). На чей-то вопрос: “А вы откуда появились?”, что-то лепечу невразумительное о срочной командировке. Стыдно вспомнить!

Наконец, посадка. Два последних вагона - для военнослужащих Советской Армии. Сажусь в самый последний (солдатский) вагон. Тут очень шумно, и я перехожу вскоре в соседний, занятый офицерами. Едут из Владивостока. Много гражданских. Есть и корейцы - в те годы из СССР и Китая репатрианты ехали на свою историческую родину целыми семьями. (Позже в Пхеньяне я неожиданно столкнулась с русским корейцем из Харбина, моим соучеником по гимназии Леней Кимом и его молодой женой. Какая это была радостная встреча вдали от родного Харбина!).

Время в пути проходит незаметно. Страхи и волнения улеглись, и я любуюсь красотами горной страны. Особенно запомнилось, когда ехали вдоль побережья: синее небо, синее море и вдруг тоннель, темно, пахнет паровозным дымом, проникающим в вагон, если не успеешь прикрыть окно. Но вот поезд вырывается из мрака и опять - синее море, синее небо...

Через сутки поезд благополучно прибывает в Пхеньян в первой половине дня. Так закончился один из рискованных моих поступков, который казался тогда всего лишь приключением. Но не знала я тогда, в конце ноября 1948 года, что приехала в один из взрывоопасных в то время регионов мира.

... По прибытии к месту работы и окончании всех формальностей я направилась в гостиницу “Интурист”, куда меня временно поселила администрация чуринского отделения. До этого мне не приходилось жить в отелях, и сравнить с чем-либо эту пхеньянскую гостиницу тогда я не могла, но сейчас по памяти я бы отнесла ее к трехзвездочной категории. Такой статус ее можно объяснить: хотя Пхеньян во времена японского владычества и не был столицей, он являлся достаточно крупным промышленным городом, а значит, туда постоянно приезжало много людей, рассчитывавших на комфортабельные условия.

В те дни жили там и командированные из Союза, и корейцы-репатрианты, и русские из Китая, приехавшие, как и я, на работу. Тут и там мелькала военная форма советских офицеров.

В ресторане гостиницы, где мне на первых порах пришлось подкреплять свои силы, можно было сделать немало интересных наблюдений. Вот за пианино садится интеллигентного вида молодой человек с погонами лейтенанта и начинает что-то играть; за соседним столиком сосредоточенно беседуют с помощью переводчика-корейца, явно, коммерсанты - русский и кореец. Кто-то рядом пытается объясниться с помощью японского языка, но речь, в основном, русская. (Кстати сказать, большинство корейцев, в отличие от японцев и китайцев, могут говорить по-русски совсем без акцента).

... Все гудит, шумит, жизнь бьет ключом! Страна только несколько лет тому назад, в августе 1945 года, освободилась от японской оккупации. Только что, в сентябре, была провозглашена Корейская Народная Демократическая Республика и сформировано правительство во главе с Ким Ир Сеном. Части Советской Армии, в основном, уже эвакуировались из страны, и по городу мелькали военные новой армии Северной Кореи.

Первые впечатления от самого города не вдохновляли. Хотя Корея - “Страна утренней свежести”, - одно из самых древних государств мира, в Пхеньяне, ставшим столицей одной части страны, столичной атмосферы как-то не чувствовалось. Преобладание зданий серого или грязно-желтого цвета, на улицах угольная пыль...Эту блеклую цветовую гамму оживляли новенькие разных ярких цветов “Крайслеры”, - как рассказали,- закупленные правительством для государственных нужд, и красивая военная форма офицеров Корейской Армии из сукна цвета “морской волны”. Тут и там мелькала национальная корейская одежда белого цвета. Шумные стайки школьников в форме, с которыми постоянно приходилось встречаться на улицах, напоминали мне одежду учащихся японских школ в Харбине.

Что касается “окружающей среды” на работе, то она мало, чем отличалась от харбинской, разве что - более скромным интерьером. Чуринские служащие были почти все командированными из Харбина русскими, а также корейцами, приехавшими из Китая и свободно владевшими русским языком. Управляющим отделением вскоре после моего приезда был назначен Павел Сергеевич Костин, имевший большой опыт работы в Алма-Ате по линии “Внешторга”.

Работа секретаря, как известно, это — не только бумаги, оргтехника и телефонные звонки. Это еще и общение с разными людьми, а к Павлу Сергеевичу приходили иногда весьма интересные люди.

Однажды пришел один посетитель, который, ожидая пока не освободится Управляющий, решил шутливо проэкзаменовать меня, задавая вопросы о том, что я знаю о стране, куда приехала работать.

Конечно, я почти ничего не знала об историческом прошлом Пхеньяна и вообще о древнем государстве Корея! Только была осведомлена о событиях 20 века - о том, что Япония установила протекторат над корейским народом после 1904-1905 годов, вскоре превратив ее в свою колонию.

Оказывается, как поведал мне мой собеседник, в 10 веке Корейский полуостров был объединен под властью династии Коре, а Пхеньян уже в средние века был важным опорным пунктом в борьбе против иноземных нашествий, в том числе и японских феодалов. Например, в 16 веке корейский народ отразил два вторжения с японских островов...

Это было мне хорошим уроком! Подумалось: надо бы поинтересоваться историческими памятниками в Пхеньяне и его окрестностях и хотя бы разыскать старинный буддийский храм Похен.

Пхеньян конца 1948 года... Хотя на рынках и у “Чурина”, открывшего здесь после окончания военных действий свое отделение с магазином, можно было купить редкие (по харбинским меркам тех лет) товары, мне в первые же дни пришлось столкнуться с отсутствием привычных продуктов питания. Теперь на столе были в основном яйца и яблоки. Позже в общежитии для чурин-ских служащих организовали домашние обеды, которые готовила русская женщина, добывая на рынке свинину и овощи. Это было уже облегчением!

Общежитие, где мне предоставили комнату, представляло собой типичный современный японский двухэтажный дом на берегу р.Тэдонган. Река эта впадает в море (устье ее недалеко от Нампхо - совсем близко от Пхеньяна), и иногда можно было прямо из окон наблюдать, как в часы прилива, когда пресная речная вода смешивается с морской, меняется ее цвет, приобретая зеленоватый оттенок.

Одна я прожила в этой комнате недолго: из Харбина приехала на работу Нина, моя сослуживица по работе в Харбине. Приезд ее я встретила с радостью и предложила ей временно разделить со мной “жилплощадь”. Мы подружились с ней и стали проводить вместе почти все свободное время. Ходили иногда обедать в столовую-ресторан “Сабук”, где впервые познакомились с корейской кухней.

Блюда там подавались в дневное время порционно: на специальной фирменной тарелке, большую часть которой занимал белоснежный вареный рис, а в маленьких “секциях” подавались по кусочку - рыба или мясо и очень острая кимча (маринованная капуста с красным перцем), или дайкон (редька с весьма специфическим запахом). Ели палочками, как китайскую еду в Харбине, когда ходили в так называемые “харчевки” - небольшие китайские ресторанчики. Разница, кстати сказать, между китайской и корейской кухней огромная. Корейские блюда, обильно сдобренные огненным красным перцем, не всем но вкусу, так же, как и некоторые другие, особенно мясные, блюда, о которых как-то не хочется распространяться. (Живя на Востоке, с чем только не встретишься - другая культура, другие традиции).

Пишу на эту гастрономическую тему потому, что трудности с питанием были проблемой - отсутствие калорийной пищи и неумение позаботиться о своем питании привели меня весной к плачевному состоянию. Потом уже начальство сжалилось, и по линии снабжения командированных из Советского Союза работников, нам с Ниной было выписано 2,0 кг. сливочного масла, которое мы лихорадочно пытались сохранить подольше в холодной воде - холодильников в доме не было. Кроме того, нашли женщину-кореянку, которая держала козу. На рынке купили порошок американского какао и варили его на козьем молоке. В общем, приспособились со временем.

Работа секретаря отделения торговой фирмы была несложной: корреспонденция, справки, отчеты, планы, договора, оформление отпусков служащих - всё то, что сейчас везде, как правило, делается с помощью компьютера. И я очень скоро поняла, что это мало интересно. Хотелось большего!

Вносили некоторое оживление в наши будни киносеансы в клубе “Внешторга”, куда мы, работники “Чурина”, как и все русские, работавшие в Пхеньяне, имели доступ. Был там и небольшой книжный магазин. Помню, как купила там четырехтомное послевоенное московское издание сочинений М.Ю.Лермонтова. (Везде потом возила с собой эти тома в красивом голубом переплете и храню до сих пор как напоминание о первых шагах в самостоятельной жизни. И еще потому, что изданы эти книги были в трудные для страны годы, когда еще всего нехватало, даже самого необходимого, - ведь только окончилась Великая Отечественная война и это был знак новой мирной жизни).

... Можно было смотреть фильмы и в корейских кинотеатрах, но там восприятию мешал синхронный перевод на корейский язык через громкоговоритель. Однажды в большом, ужасно неуютном и холодном зале смотрела немецкий приключенческий фильм с интригующим названием “Индийская гробница”, где роль героини исполнял красивый юноша. Гремел перевод текста, мешая восприятию фильма.

Была как-то на торжественном концерте в театре. Воздушные разных оттенков и цветов шелковые одеяния корейских танцовщиц были похожи на крылья бабочек, а танцы - на их полет.

Надо сказать, что национальный наряд кореянок - кофточки из легких полупрозрачных тканей с бантом-завязкой, длинная юбка, - очень красив. Костюм неизменен, но одежда разнится в цвете. Мужчины в те годы одевались по-европейски, но всегда можно было встретить крестьян в старой национальной одежде - в шароварах и рубахах.

... Наступила весна 1949 года. Она начинается здесь в марте-апреле. С ней стала открываться прелесть отдельных уголков города, где во дворах и маленьких садиках, в парке Моранбон вскоре распустилась сакура. Ветви с розовыми цветами на фоне сине-голубого неба очаровывали - словно рисунки японских мастеров живописи, которые доводилось видеть еще в Харбине. А тут - живая натура! В такие дни на тропинках парка всегда было много гуляющих. Встречались и художники, рисовавшие ветки цветущей сакуры, хвойные деревья и загнутые к верху черепичные крыши беседок.

На рынке встречалось много такого, что хотелось бы купить на память: вазы, оставшиеся от японских времен; изделия из кожи (местное народное творчество), например, очень прочные сумочки; серебряные и золотые колечки (к последним все приезжие проявляли неизменный интерес из-за относительно низкой цены); полудрагоценные отшлифованные камни, которыми, как известно, богата эта горная страна.

В целом же эти базары производили впечатление бедной жизни. Северная Корея, в отличие от южных регионов, не славилась сельским хозяйством, хотя промышленность ее была достаточно развита в те годы.

... Весна набирала силу. Хотелось больше бродить по улицам и по тропинкам парка Моранбон в те свободные часы, которых, в общем, было не так много. Настроение было хорошее! Во-первых, весна - всегда радость! Во-вторых, в ту весну произошло очень важное событие в моей жизни: я получила справку из Москвы - ответ на мой запрос о местонахождении отца, уехавшего из Харбина в 1929 году. После многолетней неопределенности (навести справки о нем в Харбине было невозможно - после продажи КВЖД связь местного русского населения с исторической родиной полностью прекратилась), мне удалось узнать, что он жив и даже, где находится. Это было похоже на маленькое чудо!

Пережив первую остроту момента, я готова была поверить, что контакты русской диаспоры с родиной в Северной Корее того времени были гораздо более реальны, чем в Харбине. Произошло и еще одно событие в моей пхеньянской жизни, подтверждавшее, как мне казалось, эту мысль... О нем я расскажу позже, а сейчас не могу удержаться от воспоминаний о своем кратком знакомстве с природой горной Кореи.

По состоянию здоровья я попросила предоставить мне отпуск на 10 дней без сохранения содержания и отправилась в поездку на северо-восток - в район горячих источников Омпо. Удалось договориться, что коллеги из сейсинского отделения “Чурина” помогут определиться с жильем и питанием в этом известном курортном месте Северной Кореи, находящемся недалеко от порта Сейсин.

Еще в Харбине в моем сознании эти места и, прежде всего, “Новина”, усадьба семьи Янковских, поселившихся здесь в 20-е годы, были окружены неким романтическим ореолом. О красоте этих мест и предприимчивости Янковских много писали харбинские газеты и, в первую очередь, - журнал “Рубеж”. Один образ Виктории Янковской, поэтессы и охотницы, так непохожей на своих современниц, пишущих стихи, чего стоил! “Презираю праздную дамскую массу, делающую культ из косметики, фокстрота, флирта и кино”, говорила она в одном из своих интервью журналу. О себе писала в стихах так:

“Весенними влажными днями

Одна я блуждаю с винтовкой,

Пересекаю часами

Овраги, долины, сопки.

По-разному смотрят на счастье,

По-разному ищут дороги,

А мне - побродить по чаще,

В росе промочить ноги...”

Всё это, вкупе с известным экзотическим портретом Виктории работы художника Андриянова, воспроизведенным на страницах харбинской прессы, и вообще всей историей семьи Янковских, и влекло меня в те места.

Сборы были недолгими, и вот ранним летним днем мы с моей неизменной спутницей Ниной, - которую тоже отпустили “на источники”, - сели в поезд, направлявшийся в Сейсин. Приехали к вечеру. Над портом висел туман, пронизанный лучами прожекторов, Раздавались гудки и сирены из Сейсинской бухты, где еще стояли советские военные корабли.

В Сейсине, переночевав в гостеприимной семье харбинца -начальника отделения, мы отправились на грузовой машине в сторону Омпо. В тех краях и была расположена когда-то знаменитая “Новина”, - теперь уже заброшенное и опустевшее имение. Еще раньше мы узнали, что хозяев - Юрия Михайловича Янковского с сыновьями Юрием и Валерием арестовали и увезли в СССР.

Остановились, по предварительной договоренности, у священника о.Иоанна Тростянского. Матушка заботилась о нас, готовила русские блюда по старинным рецептам с какими-то удивительными домашними соусами. После обеда обязательно заставляла отдыхать, и мы после неуютной жизни в городском общежитии, отогревались в этой атмосфере человеческого тепла и домашнего уюта, недостаток которого все же испытывали вдали от привычной харбинской жизни.

В первые же дни батюшка познакомил нас с местными достопримечательностями, - фактически уже ставшими развалинами, - с тем, что осталось после военных событий конца Второй мировой войны на Дальнем Востоке. Это были руины прошлого благоденствия, но, оказывается, и такие руины могут воздействовать, вызывая размышления и разные эмоции, - особенно, если ты бродишь в таком изумительно красивом месте!

Заткнув свою рясу за пояс, взяв в руки палку - посох, он, как настоящий экскурсовод, рассказывал нам об истории полуразрушенных дачных домов, об их бывших обитателях - гостях этого некогда популярного курорта. Проводил нас батюшка и в хозяйский дом, где, кажется, единственным обитателем после событий и арестов была жена Ю.М.Янковского. Зашли вечером, попили чаю, посмотрели фотографии, которые уцелели после всех потрясений, - картинки из недавнего прошлого - о том, как жила русская колония курортного местечка “Новина”, как отдыхали многие известные личности из числа русской и иностранной элиты Шанхая и других городов Китая, укрывавшиеся здесь от летней жары.

Здесь, как и в “Лукоморье”, морском курорте Янковских (там побывать нам не удалось), дачный сезон проводили известные артисты, художники, литераторы. Устраивались театральные вечера, концерты, танцы. Играли в волейбол и теннис. Ходили на экскурсии в ближайшие, редкой красоты места, например на знаменитые “Три чаши”.

Да и здесь, у поселка необыкновенно красиво: шумная горная речка бежит в ложе из больших валунов и гальки, пенится маленькими водопадами. Рядом тайга, поросшие лесами горы...

Трудно было поверить, что все, построенное здесь, было сделано руками членов одной большой семьи и их близких; что отсюда в дальние таежные места Ю.М.Янковский с сыновьями уходили на охоту. Уже никого не оставалось там из участников этих таежных походов, кроме двух огромных псов - Урса и Орса, которые, как сказали нам, теперь уже сами, без людей, ходили в тайгу.

Сейчас благодаря книгам Валерия Юрьевича Янковского (50) и современным воспоминаниям живых свидетелей того времени, известны многие подробности этой жизни, но тогда в 1949 году то, что удалось увидеть и услышать, было настоящим откровением. (Через 30 лет после этого в нашей московской квартире мы однажды беседовали с Валерием Юрьевичем, и в то время, как мой муж все больше интересовался прошлыми трофеями профессионального охотника, я старалась наводить разговор на те места, где была когда-то “Новина” и которые мне так запомнились).

В те десять дней нашего отпуска мы много бродили и самостоятельно, например, посетили горячие источники Омпо, обустроенные японцами. Это курортное место с бассейнами в несколько ярусов, как видно, особенно не подверглось разрушению и продолжало функционировать. Сюда приезжали “омолаживаться” многие жители Пхеньяна, в том числе и командированные из СССР - работники разных учреждений, аккредитованных в Корее. Например, мы у этих источников встретили главного уполномоченного “Совэкспортфильма” в Северной Корее, ленинградца В.В.Губачева. Интересно было поговорить с ним (а точнее - послушать его рассказы) о современном киноискусстве.

... На обратном пути наше внимание привлекла одна особенность корейских сельскохозяйственных угодий: из окна вагона хорошо были видны поля с грядками, так похожими на привычный китайский сельский пейзаж. (Грядковая система обработки полей, как объясняют агрономы, являющаяся особенностью сельского хозяйства в восточно-азиатских странах, обусловлена муссонными дождями - борозды между грядками сдерживают влагу, а зимой способствуют большему накоплению снега на полях).

Видны были и другие реалии корейских деревень - своеобразные крыши сельских домов, постоянное присутствие людей на грядках, женщины с ребятишками за спиной...

... Вернувшись из поездки, сразу почувствовали разницу в климате: Пхеньян показался душным и пыльным. Но надо было включаться в работу: Нине - в свои бухгалтерские ведомости, а мне - в договора, справки и приказы по отделению с мелькающими русскими и корейскими именами и фамилиями. Кстати сказать, действительно, как выразился один журналист, Корея - “страна однофамильцев”! В делопроизводстве встречались фамилии многих корейцев, но это все были только Кимы, Паки и Ли. Зато имена разные, никогда, как мне казалось, не повторявшиеся!

Отношения с местным населением были хорошие. И работа, и поездка в Омпо убеждали: корейцы относились к русским очень приветливо. Жизнь в стране налаживалась, но нельзя было не заметить, как нуждалось в те годы население. 36 лет беспросветного существования при японской оккупации! Расправы над теми, кто боролся за свободу против чужеземного ига! Бедные люди – еще никто не знал, какие испытания вновь должна будет перенести страна, оказавшись в эпицентре политической борьбы и столкновения противоборствующих сил с огромными, просто неисчислимыми потерями.

Да, тогда еще ничто не предвещало трагедии, жизнь была спокойной, но для нас, русских, приехавших сюда на работу, она оказалась весьма однообразной. Общение с “советскими” было ограничено, а местные русские в Пхеньяне фактически жили разрозненно. Ничего похожего на харбинскую культурную жизнь не было.

Однако неожиданно моя жизнь в этом отношении в какой-то степени переменилась: оказалось востребованным мое знание английского языка. Один из сотрудников Торгпредства, ответственный за организацию практики группы московских студентов, узнав о том, что в приемной управляющего отделением “Чурипа” сидит секретарь со знанием английского языка и с дипломом об окончании харбинского колледжа, тут же предложил мне заниматься с практикантами. Фамилия у него была необычная - Азов, и потому я ее запомнила. К тому же этот человек сделал для меня очень многое в поисках отца, за что я ему была благодарна потом всю жизнь.

После первых занятий со студентами-практикантами во “Внешторге”, состоявшими, в основном, из чтения газет, работы над письменной речью по профилю (коммерческая корреспонденция), последовали и другие предложения заниматься английским языком и от некоторых других советских учреждений. Это было важным для меня событием - и в плане самоутверждения, и в плане чисто материальном (можно было больше денег посылать домой и обновить свой изрядно потрепавшийся гардероб).

Уж не знаю, научила ли я своих взрослых и порой очень опытных учеников, чему-нибудь, но я старалась! Я была окрылена новыми возможностями применить свои знания. Да и все они, начиная с бойких студентов и кончая солидными сотрудниками Посольства, были для меня людьми с “Большой земли”, а потому чрезвычайно интересны. Ведь в Харбине русские, можно сказать, “варились в собственном соку”, а встречи с военными в августе 1945 года были кратковременными и ограниченными.

Встретилась я на курсах при Посольстве с Иваном Кузьмичем Морозовым. С ним и с его женой, детским врачом, жизнь меня вскоре столкнула при совсем других обстоятельствах - об этом я расскажу позже.

Запомнилась мне и молодая девушка - историк, только что приехавшая в Пхеньян но распределению в ВОКС (51). Выпускница исторического факультета МГУ, почти моя сверстница, рассказала, как она училась с дочерью Сталина. Этот факт в ее устах звучал как значимый символ равенства всех граждан в СССР: дочь Сталина училась и жила на общих основаниях, без каких-либо поблажек!

Она горела желанием заняться английским языком, но по ряду причин занятия в ВОКСе так и не состоялись. Однако эта девушка запомнилась - она была полна энтузиазма и жаждой деятельности и, как я, стояла на пороге самостоятельной жизни...

Но, - увы! - у меня пути к получению полноценного высшего образования на тот момент были закрыты. Да и к свободному человеческому общению с людьми “оттуда” - тоже. Говоря о моих “курсантах”, нельзя не сказать, что отношение ко мне было очень доброжелательным, но все они для меня были как бы... за стеклом! Между людьми из Советского Союза и местными русскими существовала невидимая преграда. И не от самих людей это исходило, а от формальных препон, которые и породили эту своеобразную ситуацию.

Мы, местные русские, хоть и имели советские паспорта после 1945 года и во многих случаях работали в советских учреждениях, равенства с командированными и военными не чувствовали. Прежде всего, за нашими плечами была другая история, другое восприятие мира, другие традиции. Да и был под запретом тогда свободный контакт, хотя, чего греха таить, он частенько нарушался. (К такому выводу приходишь, узнавая о прошлых событиях в судьбах людей после августа 1945 года. Немало было разбитых сердец, как с той, так и с другой стороны - об этом мне приходилось слышать не раз).

Новый 1950-й год в Пхеньяне мы встретили скромно - три русские харбинки разного возраста (от 21 до 50). К нам с Ниной присоединилась Вера Михайловна - совершенно очаровательная дама (тогда уже бабушка), тоже “чуринка”, работавшая в Торговом отделе. После ужина с шампанским в нашей с Ниной комнате, мы гуляли по пустынным улицам города. Это было, надо сказать, совершенно безопасно - бандитизма и всякого другого криминала в Пхеньяне в то время не было. В данном случае, японские власти, как и в Маньчжурии, жестко искоренявшие хунхузов и всякий воровской элемент, оставили после себя хорошее наследство в Корее.

За общественным порядком теперь следили корейские милиционеры, за политической стабильностью - спецслужбы. Корея была в те годы уже разделена на две сферы влияния — так что работа у последних была! В частности, пришлось даже мне, скромному секретарю отделения фирмы “Чурин”, столкнуться однажды с бдительностью спецслужб молодой КНДР.

Как- то меня и еще одного сотрудника конторы вызвали в отделение КГБ и после некоторого допроса сделали внушение. Оказывается, я по просьбе этого сотрудника напечатала па своей пишущей машинке (на простой бумаге, не на бланке) справку какому-то Киму (или Паку?). А оказалось, что он “ненадежный” элемент!

Время шло, и Корея со своим чужим укладом жизни, без русских культурных центров, театра, музыки (только радио!), без всего, что было основой культурной жизни в “русском Харбине”, как-то поблекла. Душа рвалась навстречу другому миру, который был доступен лишь, так сказать, виртуально - на киноэкранах и по радио. Но те же советские фильмы, помимо всего, теперь уже вызывали чувство неприкаянности и по большому счету - невостребованности. Кто мы? Что делаем здесь? Когда же можно будет учиться дальше? В свободную минуту ощущалась тоска, так свойственная русским в зарубежье...

О настроении тех дней мне напомнил один пожелтевший от времени листок бумаги с записями, найденный среди моих корейских писем маме уже после ее смерти. На нем стоит дата: 8 января 1950 года. Рождество! И я вспомнила, что в тот день оставалась в своем “офисе” допоздна - дежурила у телефона. Одолевала тоска, и вот лег прямо на машинку этот, может быть, несколько сентиментальный текст. Там есть такие строчки:

“Падает снег. Пушистые и плавные кружатся и падают снежинки. Сегодня они особенные, потому что на Рождество, говорят, снег падает не такой, как всегда...

Рождество в Корее - в Азии, на конце большой земли, на маленьком причудливой формы полуострове! Куда забросило!

И где только не встречали Рождество русские люди за эти последние десятилетия: в Африке, где русские дети не знают, что такое снег; в Аргентине, где, наверное, нет елок, и православное Рождество русских скрипачей, официантов и поваров переплетается с американским джазом и звоном стаканов и бутылок у стоек бара; в Канаде, где много заметенных снегом хвойных деревьев, но где все не так, как в России; во Франции, прибежище изгнанных из России талантов - Куприна, Бунина, Шмелева,- где по традиции в рождественских номерах русских изданий проскальзывали полные тоски слова о Родине; в Китае - Шанхае и Харбине...

“И за то, что нас Родина выгнала,

Мы по свету ее разнесли...”, писал когда-то поэт Алексей Ачаир.

Трудно, трудно без Родины. Вижу эти сотни тысяч людей, сохранивших память о празднике Рождества - и для себя, и для своих детей. И воспоминания о самом дорогом и близком - о России. И осталась эта традиция у русских за кордоном тем дорогим и трепетным, что составляет большую часть духовной сущности человека...

Сейчас мы у порога, у самого рубежа, за которым начинается Россия, которую люди моего поколения даже не видели. Несмотря на то, что сердцем чувствуешь ее тревоги, ее напряжение, ее страдания, ее радости, ты не имеешь возможности наравне со всеми быть там. Россия не принимает нас к себе. Между нами непреодолимая и твердая грань - полосатая линия заграждения и еще - невидимая стена...”

Через много лет уже здесь в Москве я нашла у Александры Паркау, поэтессы старшего поколения, ностальгическое стихотворение “Издалека”, написанное в 1937 году в Шанхае. Ведь оно почти о том же!

“Так любовно, так грустно и нежно

Вспоминаю ушедшие дни...

Скоро там, среди россыпи снежной,

Ярких елок зажгутся огни.

(...)

Ну, а здесь серый дождик осенний

Мочит охру разбухшую стен,

И ложатся лиловые тени

На широкие листья драцен.

Из под арок, увитых цветами,

В прокопченный нуждой бординг-хауз,

Входит спешно большими шагами

Чужеземный старик Санта-Клаус.

(...)

И садясь за трапезу святую,

Я в Сочельник одна ввечеру,

Вместо елки кудрявую тую

Золотой мишурой уберу.

Буду думать, что жизнь все печальней,

Что покой вожделенный далек,

И какой-нибудь русский - на пальме

Зажигает сейчас огонек”.

... Пишу и думаю: как изменилось всё за последние 50 лет! На карте мира не СССР, а Россия, и дороги ведут не только к ней, как было после окончания Второй мировой войны, но и от нее! Почему? Сложный это вопрос! Однако верно, как кто-то сказал, что покидают Родину по разным причинам, а возвращаются всегда - только по одной...

Говоря о теме русского рассеяния, признаюсь, что она меня волновала и прежде. Свидетельствует об этом и мой первый, опубликованный еще в “Рубеже” 40-х годов, рассказ под вычурным названием (кажется, “Под покровом южной ночи”), - с дальними дорогами русских скитальцев, не состоявшимся счастьем и необычной встречей. Юная авторесса тогда не отважилась открыть свою личность, ограничившись для печати лишь именем и первой буквой фамилии. (Запомнилось, как получала в редакции свой первый в жизни гонорар, на который тут же купила на улице у торговца ... кулечек орех - на большее нехватило!).

Наступила вторая весна моего пребывания в Корее. К сожалению, стали портиться отношения с начальством. Павел Сергеевич, наш управляющий, был человеком требовательным и резким. Он четко наводил порядок во всех делах, но отчитывал сотрудников, не стесняясь весьма крепких выражений, которые частенько доносились из его кабинета и приводили меня в ужас.

Тем временем из дома приходили письма, от которых все больше хотелось плакать: мама оставалась в Харбине одна с дедом, которому уже пошел девятый десяток, и ей становилось все более сложно справляться с трудностями существования. Вызывать их сюда не имело никакого смысла - в Пхеньяне были ограниченные возможности для проживания с семьей, тем более - с престарелым дедушкой; возвращаться в Харбин - не хотелось. И жизнь снова позвала в дорогу.

Нина стала получать письма из Дальнего от брата и его жены, где они недавно устроились на работу, получили жилплощадь. Писали: тут большие перспективы - приезжайте! Вот мы и начали с ней подумывать об отъезде, и вскоре эта мысль так овладела нами, что мы даже заторопились.

Тогда самый удобный путь из Пхеньяна в Дальний считался морем - теплоходом из порта Нампхо, но навигация начиналась лишь поздней весной или в начале лета. Другой путь - по железной дороге, через китайские города Аньдунь и Мукден - в объезд, что было значительно сложнее. Мы все же решили не дожидаться навигации - уволились и в апреле выехали в сторону китайской границы - на Аньдунь...

Теперь часто думаю, как может случайное стечение обстоятельств сыграть решающую роль в жизни человека! Задержись мы немного - и попали бы в пожарище и бомбежки: 25 июня 1950 года началась трехлетняя кровопролитная война на Корейском полуострове. Старый Пхеньян, который мы покидали, уже никогда не будет таким, каким мы его знали. Он будет разрушен бомбардировками американской авиации и вновь построен корейцами за годы напряженной, полной лишений жизни.